Божественные слова: иероглиф, символ и мудрость писца.

С сайта /ancient.ru/.

Писец, изысканный сердцем, терпеливый в суждении, словам
которого радуются, когда их слышат, искушенный в иероглифах.
Нет ничего, чего бы он не знал. Он первый и в доблести и в искусстве
богини Сешат… Благородный, тонкий умом, посвященный в знание…”1

Из папируса Анастази I

Всем, что мы знаем о духовном мире древних египтян, мы обязаны текстам, изображениям и археологическим открытиям. Именно благодаря обилию самых разнообразных источников можно хоть как-нибудь компенсировать тот огромный временной разрыв, который отделяет нас от эпохи пирамид, и попытаться понять те принципы и идеи, которые были заложены в прерванной историей египетской линии передачи знания. Это невероятно большое количество памятников дошло до нас как благодаря творческому гению и энергии древних египтян, так и ввиду засушливого климата страны, способствующего сохранению не только гранитных глыб и известняковых плит, но и тканей, папирусов и других не менее хрупких материалов. Наверное, это своеобразная компенсация за утерянную связь с прошлым, на которой покоятся весы исторической справедливости.

Даже при отнюдь не самом пристальном взгляде на древнеегипетские памятники, сразу же бросается в глаза удивительно гармоничное сочетание текста и изображений, столь характерное для наследия этой цивилизации; именно слово и образ, вместе или по отдельности являются теми удивительными ключами, которые позволяют нам, людям живущим через две тысячи лет после того, как угас светильник египетской культуры, хотя бы на мгновение приоткрыть дверь, за которой кроется понимание истоков великой цивилизации с берегов Нила.

 

Об иероглифе, магии и времени

Изначально слово и образ в египетском мировоззрении отнюдь не были разделенными понятиями. Засвидетельствованные на древнейших памятниках, первые письменные знаки, пока еще протоиероглифы, сопровождали изображения, и спустя века превратились в сложную систему иероглифического письма ввиду растущей необходимости передать зрителю и некоторые более абстрактные понятия, которые не могли быть выражены образами. В результате этого сложного процесса произошло обретение имени каждой отдельной частички, в сумме составляющих вселенную и их отдельных сочетаний; обретение имени, которое, как мы уже видели, давало власть над миром и понимание истинной сущности объекта. Невероятный переворот в сознании человечества произошел и с точки зрения истории: настоящее могло быть зафиксировано и передано для будущих поколений; с короткой строки из нескольких иероглифов, повествующей о том, как еще один могучий царь завоевал еще одну страну, началась многотысячелетняя летопись существования человечества.

Иероглиф, запечатленный в материи, помогал победить смерть. В древнейшие эпохи существования древнеегипетской цивилизации, цари и вельможи воздвигали в память о себе стелы, на которых было выписано лишь их имя, которое, сохранившись в “вечности и бесконечности”, должно было обеспечить их земное бессмертие. Пожалуй, своей монументальностью и одновременно декоративностью, иероглифическому письму судьбой было предназначено быть запечатленным на гигантских обелисках и каменных стенах храмов и гробниц; его заменой на папирусе стало упрощенное иератическое курсивное письмо. Впрочем, даже этот вид письма обладал магическими свойствами, восходящими к священному прообразу языка – меду нечер – “божественным словам”, изобретенным, согласно египетской традиции, ибисоголовым богом мудрости Тотом.2 Восприняв это почтительное отношение египтян к своему письму, греки вслед за ними назвали его иероглификой – “священным письмом”.

Трепетное отношение самих египтян к своему письму было куда более глубоким, чем мы можем себе это сегодня представить. Иероглифы вызывали преклонение поколений и поколений обитателей долины Нила не только потому, что это была сокровенная система передачи знания, созданная богами, но и потому, что во многих случаях сами знаки воспринимались как живые существа, наделенные божественными силами и всемогущей магией. Иероглифы могли символизировать собой многих богов и богинь. Так, символом богини Исиды был водруженный на голове иероглиф “престол”, а богиня Маат обозначалась с помощью иероглифа “перо страуса”, использовавшегося при написании ее имени и являвшегося ее воплощением. Магическая сила, живущая в знаках письма была столь сильна, что, опасаясь дурного воздействия знаков, изображающих опасные существа, на душу умершего, на стенах многих гробниц иероглифы, изображающие львов, сов, змей и других хищных животных, птиц и ядовитых пресмыкающихся, выписывались не полностью или же намеренно поврежденными, с целью лишить знак его внутренней силы и жизни. Особенно грозные твари, такие, как змей Апоп, например, вообще изображались расчлененными и разрезанными иероглифами ножа или копья. Таким образом, египетская система иероглифического письма отнюдь не была простой системой для коммуникации, но во многом представляла собой полное магии и загадок отражение египетского мировоззрения и египетского понимания структуры вселенной и ее обитателей.

Необходимость в письменности насущно возникла в Египте к концу IV тысячелетия до н. э; быстро развивающееся изобразительное искусство уже могло создавать истинные шедевры и выражать важнейшие эпизоды человеческого существования: охоту, победу над врагом, моменты погребального ритуала и пребывание в мире ином. Для того, чтобы двигаться дальше, письменности, состоявшей лишь из образов, было недостаточно: на смену пиктограмме пришли знаки, передающие звучание тех или иных согласных. Развиваясь от небольшой группы знаков, иероглифическое письмо стало столь совершенным к эпохе Древнего царства, что с его помощью можно было передать самые тонкие и абстрактные понятия и значения. Сами египтяне приписывали первое литературное произведение в своей истории — Доктрину жизни — великому мудрецу Имхотепу.3 К сожалению, этот текст не дошел до нашего времени, как и многие другие труды, приписываемые выдающемуся современнику фараона Джосера.

Вслед за ним иероглифы появляются на стенах частных гробниц, повествуя о человеческих деяниях и, составляя первые “биографии”, которым предназначено стать новым ударом по той враждебной и запретной категории, которую мы сегодня называем временем. В этих текстах, изначально лаконичных, зачастую опускались глаголы и фонетическая составляющая письма: они лишь дополняли соседствующее с ними изображение, делали его более красочным, колоритным, понятным для знающего и таинственным для неведующего. С середины Древнего царства отдельные знаки выстраиваются в линейный порядок в свободном направлении в зависимости от требований, задаваемых соседствующим изображением; впрочем, с этого времени направление знаков справа налево становится более предпочтительным, чем все иные. В этих древних надписях уже присутствуют все виды знаков египетской письменности: идеограммы, изображающие сам объект; фонограммы, отображающее звучание того или иного звука, или их сочетаний; и, наконец, детерминативы, не читающиеся знаки, показывающие, к какой категории принадлежит все слово. Впрочем, существовали знаки, которые могли в разных сочетаниях принадлежать к каждой их трех групп. Так, например, иероглиф в виде плана дома мог читаться как слово пер – “дом”; однако в глаголе пери – “выходить” он играл роль фонограммы, сочетающей две согласные; этот же знак может служить детерминативом для группы слов, связанных со зданиями и помещениями. Иероглиф, специально упрощенный и стилизованный, тем самым абстрагировался от изображения конкретного дома или святилища и мог использоваться при обозначении самых различных архитектурных форм на протяжении тысячелетий. С другой стороны, новые виды конструкций и сооружений, появлявшиеся в процессе развития архитектуры, находили свое отражение в создании новых, копирующих их, более сложных иероглифов. В целом, система иероглифического письма никогда не была закрытой и статичной, но, наоборот, незамедлительно воспринимала все новое, что появлялось в обществе, касалось ли это архитектуры или вооружения, орудий труда или животных, иноземных народов и священных ладей богов.

Иероглифическое письмо унаследовало от изобразительного искусства цветопередачу окружающей действительности. Красно-коричневый покрывает знак, изображающий тело мужчины, а кремово-желтый – женщины, зеленый остался цветом тростника, а голубой передавал высоту неба и синеву вод. Конечно, курсивное письмо также имело в своем распоряжении красный цвет для выделения того или иного фрагмента текста, но что это по сравнению с полихромной палитрой иероглифических знаков, отображающих реальность как с помощью знака и звука, так и с помощью цвета! В основном, практически каждый знак этой гармоничной системы отображения мира имел свою устоявшуюся, “классическую” форму и цветовую гамму. В иероглифике полностью сохранялась и символика цвета, присущая египетскому искусству. Более того, некоторые иероглифические надписи сами по себе являлись выдающимися произведениями искусства. Примеров этому множество, упомянем лишь ювелирно вырезанные надписи белого святилища фараона Сенусерта I в храме Амона в Карнаке, каждый знак которых является маленьким скульптурным шедевром, и пластичные и отточенные иероглифы, покрывающие огромное пространство стен храма Сети I в Абидосе, прекрасные как с сохранившимся цветом, так и потеряв его за три тысячи триста лет, прошедшие со времени создания храма.

Египетская письменность на всем протяжении своего развития развивалась по двум основным направлениям: с одной стороны, знаки усложнялись и детализировались, что привело в греко-римскую эпоху к появлению чудовищно гигантского свода иероглифов, которые не встречались в более древние эпохи; с другой стороны, с течением времени иероглифика все больше отходила от изображения конкретного предмета и его звучания к обозначению абстрактного понятия, видимо, сходно звучащего в устной речи.4 Многие знаки “отрываются” от первоначальной смысловой нагрузки и становятся фонограммами, подобно тому, как знак зайца, ун, стал использоваться для передачи слова ун — “быть, существовать”; знак дома пер — для передачи глагола пери — “выходить”; знак звезды, себа — для себа — “обучать, наставлять”. При этом окончания подобных слов и даже гласные внутри могли быть различными, главным считалось сходство согласного костяка слова.

Постепенно многие слова стали записываться с помощью простых сочетаний фонограмм, некоторые из которых стали очень близки к алфавитным знакам. Так, имя бога Птаха выписывалось с помощью трех “алфавитных” знаков: п + т + х; Амона – и +мн +н. Эта тенденция к упрощению системы правописания появилась еще в Древнем царстве, когда порой в слове вместо одного трехсогласного знака выписывались три односогласных, становившихся таким образом “фонетическими дополнениями”, которые играли огромную роль в письменности.

Тем не менее, для обозначения неких абстрактных понятий египтяне часто использовали самые разнообразные пиктограммы: например, “ветер” или “дыхание” выписывались с помощью знака надутого паруса, “золото” – в виде тигля для выплавки металла, “старость” – в виде сгорбленной фигуры человека, опирающегося на палку. Все эти три способа написания слов использовались на всем протяжении истории иероглифического письма, и могли использоваться попеременно в виду самых разных обстоятельств. Так, имя Амона на одной и той же стене храма могло быть представлено в виде группы фонетических знаков, или же в виде идеограммы – сидящей фигуры божества в короне Амона шути.

К концу Нового царства5, а особенно в греко-римское время, иероглифы все чаще и чаще воспринимались как священные знаки с глубоким символическим значением. Для повседневных записей использовалась упрощенное курсивное “демотическое” письмо, или даже греческий, в то время как жрецы – наследники и хранители великого прошлого, сохраняли иероглифику как основу целой философии письма, становившейся все сложнее и сложнее по мере угасания света цивилизации. Символическая интерпретация знаков и особенно частое использование таинственных пиктограмм стала в это время особенно популярной и распространенной. Это позднее восприятие иероглифики послужило основой для создания особой “зашифрованной” системы энигматического письма, использовавшегося, прежде всего, для записи теологических формул и систем. Например, имя бога Птаха в это время могло быть выписано при помощи знаков неба и земли, разделенных фигурой божества; к подобному сложнейшему написанию иногда добавляли еще одно дополнительное символическое значение, заменяя знак земли на знак, изображающий скарабея. Сам скарабей, насекомое, обитающее в песке, обозначал землю; знак льва, быка или сфинкса следовало переводить как “властитель”, яйцо — как “находясь внутри”, змею – как “богиня”, а крылатый солнечный диск — как “царь”6. По этому принципу то же имя Амона могло быть выписано иероглифическим знаком, состоящим из овала и знака н в нем. Овал, обозначавший слово ими — “тот, кто в…”, дополненное согласной н представляло полное имя бога im(y)n, т. е. Амон, и, кроме того, намекало на его значение — “сокрытый, сокровенный”.

Зародившись в конце IV тысячелетия до н. э., египетское иероглифическое письмо прошло исторический путь протяжением более сорока четырех веков: 394 годом н. э. датируется последняя известная нам иероглифическая надпись. В V в. н. э. исчезает демотическое письмо. В 535 г. н. э. при императоре Юстиниане прекратил свое существование храм богини Исиды на острове Филе — последний оплот египетской сакральной культуры. Отныне знаки египетского письма воспринимались лишь как мистические и аллегорические знаки, лишенные какого-то ни было иного смысла, а сам древний Египет превратился в легенду.

В 1419 году в Греции был обнаружен труд Хораполлона (5 в. н. э.), в котором предпринималась попытка трактовать некоторые знаки египетского письма, и содержание которого имело так мало общего с истинными основами египетской иероглифики; это открытие, последовавшее за появлением трактата историка Аммиана Марцеллина, предложившего свою трактовку надписей вырезанных на одном из египетских обелисков, легло в основу восприятия египетских иероглифов в Италии эпохи Возрождения. В своих работах, посвященных архитектуре, Леоне Баттиста Альберти и Антонио Аверлино (XV век), вообще объявили иероглифические надписи не более чем орнаментом, встречающимся на памятниках древности. Франческо Колонна в своей книге “Hypnerotomachia polifili”, упоминает бесчисленное количество фиктивных иероглифических надписей, прилагая к ним символические и аллегорические “переводы”. Удивительно, но иллюстрации к этому творению, изданному впервые в 1499 году, стали поводом для появления совершенно новых “иероглифов”, активно использовавшихся в европейском искусстве и при этом имеющих также ничтожно мало общего с Египтом, как и содержание этого любовного трактата с основами духовной культуры страны на берегах Нила. Конечно, Европе в ту пору были знакомы и настоящие памятники древнего искусства – обелиски, украшающие знаменитейшие площади Италии, однако гораздо большей популярностью, к сожалению, пользовались иллюстрации к злосчастному труду Хораполлона. Пожалуй, первые шаги к дешифровке древних надписей были сделаны лишь в XVII веке эрудитом Афанасием Кирхером и его последователями – шведом Дэвидом Акербладом и англичанином Томасом Юнгом, которые, несмотря на многочисленные ошибки, пришли в своих исследованиях к некоторым правильным выводам.

Наконец, в 1822 гениальному французскому ученому Жану Франсуа Шампольону (1790—1832), вдохновленному “египетской авантюрой” Бонапарта и собранными им коллекциями египетских памятников, удалось расшифровать двуязычную надпись на Розеттском камне и своим титаническим трудом и поразительным интеллектом создать основы для дальнейшего изучения древнеегипетского языка. Ключом к его пониманию для Шампольона стала догадка, что в египетской иероглифике были не только пиктограммами, но и алфавитные знаки, которые он смог сопоставить с греческим текстом Розеттского камня. В итоге он насчитал 1400 иероглифов, которые соотносились с 500 словами греческого текста, правильно предположил, что царские имена Птолемея и Клеопатры в иероглифическом варианте были обведены овалами – картушами, и прочитал их побуквенно. Имена более древних царей, имеющиеся в других источниках, и, шаг за шагом, другие слова открывались перед пристальным взором ученого, словно появляясь из-под песков времени благодаря коптскому языку, наследнику древнеегипетского; вслед за значением отдельных слов, вновь становились понятными основы грамматики и синтаксиса. В 1824 году Шампольон опубликовал результаты своего колоссального труда в работе Описание иероглифического письма древних египтян. В 1836 году, спустя четыре года после его безвременной смерти, была опубликована Египетская грамматика, а в 1841 — Словарь египетского языка, заложившие основы современного понимания письменного наследия фараонов. Многочисленные надписи на стенах храмов и гробниц заговорили; наступила эпоха познавания совершенно новой для Европы системы мировоззрения, а вернее — “хорошо забытого прошлого”.

 

Знак и образ

Граница, разделяющая в Египте письмо и образ крайне зыбка. Еще Шампольон писал, что статуя “в действительности… только единый иероглиф, со всеми чертами элемента письменного текста”7. Овладев письмом с надлежащим искусством, писец, научившийся таким образом выписывать самые разнообразные формы, рисовать животных и птиц, человека и богов, здания и многое, многое другое, тем самым практически становился художником. Сами же художники, создававшие памятники, восхищающие наших современников, в своем искусстве следовали знакомым формам иероглифических знаков, иногда превращая творение своих рук в своеобразную объемную “надпись” или ребус. В качестве примера можно привести замечательную скульптурную группу Рамсеса II под покровительством гигантского сокола Хорона8. Царь изображен в виде младенца, сидящего на корточках и держащего во рту указательный палец, то есть в позе, характерной для иероглифического знака мес – “ребенок”. На голове царя находится солнечный диск – ра, а в левой руке он держит стебель стилизованного растения су. Таким образом, статуя не только изображает царя, но и воплощает в себе его имя – Рамессу, или Рамсес. Фигура солнечного бога Ра, вырезанная в скале над входом в храм, возведенный Рамсесом в Абу Симбеле, подобным образом представляет собой тронное имя фараона: божество держит в одной руке посох в форме иероглифа усер – “сила, могущество” и фигурку богини Маат – в другой, в результате чего получается имя Усермаатра – “Могуча Истина Ра”.

Иногда человеческие фигуры или предметы изображались так, что своей формой напоминали некоторые иероглифические знаки, а, следовательно, несли в себе дополнительное значение. До нашего времени дошло огромное количество скульптурных изображений богини Исиды, обнимающей стоящего перед ней Осириса или Хора так, что ее руки образуют собой иероглиф “объятие”; не менее распространенными являются изображения божеств, держащих руки в форме иероглифа ка за фигурой царя — композиция, известная еще по Текстам пирамид: “О Атум, простри руки свои над царем… подобно рукам знака ка”9. Подобным образом, некоторые подвески-пекторали, выполнены в виде коршунов, формой своих крыльев имитирующих знак “небо”. Один из самых древних примеров иероглифического ребуса в искусстве, встречается на резных деревянных панелях из гробницы врача и архитектора Хесира, современника фараона Джосера: в руках вельможа держит два предмета — сосуд для возлияний хес и круглый хлебец, формой напоминающий солнечный диск ра. Несмотря на то, что эти знаки не являются частями какого-либо текста, они хранят для вечного существования имя владельца усыпальницы.

Можно с уверенностью утверждать, что египетское искусство во многом является своеобразным отражением письменности, воплощенным взаимодействием знака и образа, материальной формой, всегда имеющим текстуальный, знаковый подтекст. Иногда визуальная аналогия художника, выражавшаяся в тесной связи между знаком и образом, была особенно впечатляющей и даже забавной: один из керамических додинастических сосудов из собрания музея Метрополитен, снабжен двумя ногами, словно слуга, принесший сосуд с необходимым хозяину содержимым10. Аналогичный иероглифический знак века спустя выражал в египетском языке глагол “приносить”.

Значение символического подтекста иероглифических знаков особенно важно учитывать, анализируя памятники материальной культуры, в которую письменность как бы “проектируется”, принимая подчас самые разнообразные и удивительные формы. Так, самые различные воплощения в египетском искусстве получил ахет, знак горизонта, выписывавшийся в виде двух холмов, между которых рождается или умирает солнце, или же в виде двух львов Рути – божественной пары Шу и Тефнут, воплощавших “вчера” и “завтра”, на спинах которых покоится существующее в “вечности и бесконечности” солнце. В виде этого знака египетский художник изображает горн ювелира, в котором, подобно солнцу, рождается огонь; ахет имитируют своей формой многочисленные подголовники, на которых голова спящего уподоблялась заходящему и восходящему солнцу. “Горизонтом небес” был пилон храма, с высокой террасы между башнями которого иногда народу являли статую бога; наконец, в эпоху Нового царства одна из ипостасей солнечного божества – Хорэмахет – “Хор в горизонте”, владыка восходящего и заходящего солнца, почитался в облике сфинкса. Его зримой формой был Великий сфинкс Гизы, возлежащий между громадами пирамид Хуфу и Хафра, символически и визуально воплощавшими горизонт.

Среди иероглифических знаков, использовавшихся египетскими художниками, особенной популярностью пользовались те, что были связаны с концепцией вечной жизни. Перечислить всевозможные памятники искусства, в которых встречается анх — основной символ жизни в египетском языке и мировоззрении, просто нереально. Во время обряда очищения в виде миниатюрных знаков жизни стекает на царя священная вода из сосудов Хора и Тота. Форму анха иногда придавали сосудам для возлияний11; на рельефе в храме Хатшепсут в Дейр эль-Бахри бог западной пустыни и повелитель оазисов Ха, омывает царицу из подобного сосуда во время ритуала коронации, произнося пожелания долгой жизни:

“Я очищаю тебя этой водой жизни и процветания всяческого, долговечности, здоровья и радости всевозможной, чтобы могла ты праздновать Сед твой часто, подобно Ра в вечности”12.

В нескольких гробницах в Дейр эль-Мединэ из таких сосудов Исида, Нефтида, Тот и Анубис омывают умершего водой, приносящей ему возрождение. Особенно следует упомянуть уникальный додинастический сосуд для возлияний, выполненный из граувакки в форме объемного знака анх, обрамленного двумя руками знака ка; вся композиция может быть трактована как пожелание “Да живет ка такого-то!”13. Магическая сила знака жизни передавалась жидкости, наливавшейся в этот сосуд, и передавалась во время церемониала ка умершего. Кстати, крышка этого сосуда была мастерски сделана в форме листа лотоса — растения, также тесно связанного в египетском мировоззрении с концепциями вечной жизни и возрождения.

Анх также был связан с воздухом в контексте идеи о “дыхании жизни”, которое через царя боги дают человечеству. В скульптуре боги подносят этот символ к носу царя, или же, на рельефах, сам антропоморфный знак жизни несет за царем опахало, овевая его и даруя этим вечную жизнь. Наконец, форму знака вечной жизни очень часто придавали самым различным приношениям, предназначенным для душ усопших: начиная от хлебов и завершая великолепными букетами из лотосов и папирусов.

Эта удивительная взаимосвязь слова и образа, столь характерная для египетской культуры, еще раз обращает наше внимание на то, что, обращаясь к иероглифике, не стоит забывать, что ключи к вратам в мировоззрение древних египтян, лежит не только в филологических исследованиях, но и в понимании образа. Египетское письмо очень рано перешло за рамки того, что мы называем коммуникативностью, и стало системой, наполненной символами, могущественными амулетами, приносящие покровительство богов, знание и защиту. Переводящееся в обычном тексте как понятие полноты бытия Око Хора Уджат, говорящий о жизни земной знак анх, и, наконец, столб джед, несущий в себе значение “прочность”, в текстах храмового церемониала превращались в символы возрождения, жизни божественной и вечного торжества Истины. В отличие от письменного знака, стремящегося к максимальной конкретности и доступности пониманию, символ по самой своей природе полон многообразием значений и своими корнями восходит к древнейшим легендам и самым отдаленным эпохам существования человечества. С его помощью передается тот сокровенный смысл, который абсолютно невозможно выразить при помощи обыденного языка. За изображениями столба джед и символом “крови Исиды” тет, скрываются истины и мифы, о значении которых можно догадываться, но вряд ли понимать полностью. Ввиду того, что в египетском языке этот символический подтекст невероятно силен и многообразен, помимо грамматики, помогающей расшифровать знаки и “слить” их в слова и предложения, необходим еще один подход, при помощи которого станет более или менее ясно, как интерпретировать те символы, которые изначально предназначены не только для прочтения, но и для понимания сердцем.

 

Палетка и искусство писца

В египетском собрании Лувра хранится восхитительная статуя сидящего писца, перед которой останавливаются практически все посетители музея, словно завороженные его невероятным реализмом и жизненностью, пронзительным взглядом инкрустированных горным хрусталем глаз, насыщенностью красно-оранжевой охры, которой покрыто его выполненное из известняка тело. Поджав под себя ноги, писец держит левой рукой развернутый на коленях свиток папируса, а пальцами правой руки сжимает несохранившийся калам. Вся его поза словно олицетворят собой внимание, с которым писец ждет необходимые указания от своего господина, дабы запечатлеть их на шероховатой поверхности свитка. Кто бы мог подумать, что слова, которые слышал этот писец, казалось бы, созданный руками выдающегося скульптора еще вчера, прозвучали где-то среди дворцов и усадеб Мемфиса 4500 лет тому назад.

“Луврский писец” был обнаружен в 1850 году в Саккара Огюстом Мариеттом, основателем Службы древностей Египта, в мастабе вельможи Каи, который занимал очень высокий пост номарха, управителя одной из областей египетского государства. В этой же мастабе была найдена и другая статуя Каи, изображающая вельможу в обычной для сановника позе — сидящим на высоком стуле. Эти две статуи остались для нас живым свидетельством того, что господин Каи хотел, чтобы в грядущих веках о нем помнили не только, как о человеке, приближенном ко двору царя, но и как о человеке образованном. Впрочем, Каи отнюдь не был первым, кто хотел оставить о себе такую память в веках — впервые скульптурный памятник, изображающий писца, был создан в Египте еще на заре цивилизации – во времена правления II династии14.

Бесчисленные поучения восхваляют должность писца, превознося ее над всеми другими, говоря о превосходстве владеющего знаниями над всеми другими людьми, о его высоком положении и спокойной жизни и порицая ленивого и несведущего:

“Говорят мне, что ты бросил писание и закружился в удовольствиях и что ты обратил лицо свое к работе в поле, забросив слово божие. Разве не помнишь ты участи земледельца, когда учтен урожай (его), после того как змея похитила (одну) половину его и пожрал гиппопотам другую половину? (Ведь) множество мышей в поле. Саранча налетела, скот (все) пожрал. Воробьи же приносят горе земледельцу. Остаток (урожая) на току (почти) исчерпан и (достается) ворам, а плата за нанятый скот пропала, так как упряжка подохла от переутомления при молотьбе и пахоте. И вот причалил к берегу писец, который будет учитывать урожай. (сопровождающие его) сборщики налога (вооружены) палками, а (его) нубийцы – прутьями. Они говорят: “давай зерно”, а его нет. Бьют они его (земледельца) яростно. Он связан и брошен в колодезь, он захлебывается. Жена его связана в присутствии его, а дети его в узах. Соседи его покидают его и бегут (в страхе, в ожидании такой же участи), а зерно их исчезает. Но писец – он руководит всеми, и не обложена налогами работа в письме. На нее нет налогов. Заметь себе это”15.

Будь писцом. Вложи это в сердце свое, чтобы избавиться от многих господ, и да найдут тебя завтра (знающим). Всякая работа облагается налогами… Те, которые в поле пашут, жнут, складывают и молотят на току. Слуги варят фиги. Прачечники на берегу и спускаются в воду. Корабельщик — так говорят (о нем) — крокодил стоит (близ него), судно является его городом… Корабельщик изнеможен, весло в руках его, бич на спине его, и желудок его пуст от пищи. Писец же восседает в каюте, и дети вельмож гребут для него. Не учитывают работу его, нет налогов с него. Заметь себе это”16.

“Пиши рукой своей, читай устами своими, советуйся (со знающими больше тебя). Не томись (без дела), не допускай ни одного дня безделья, (иначе) горе телу твоему. Следуй предначертанием учителя своего, внемли его наставлениям, будь писцом…”17.

“Писец Мехи из оружейной палаты фараона, да будет он жив, невредим, здрав, говорит писцу Пауехем: “доставлено тебе письмо это, гласящее: не будь глупцом, который не имеет образования. Проводят ночь, наставляя тебя, проводят день, обучая тебя, а ты не внемлешь никаким наставлениям и поступаешь по-своему. Обезьяна (и та) понимает слова, будучи доставлена из (страны) Куш. Обучают (даже) львов и объезжают лошадей, но не тебя. Но вот ты — неизвестен подобный тебе среди людей. Заметь себе это”18.

О “владении письмом” часто упоминали и сами фараоны, а также члены их семьи. В пророчестве Неферти говорится, что его лично записал сам царь Снофру; “своими собственными пальцами” писал фараон V династии Джедкара Исеси. Многие цари охотно посещали архивы и библиотеки, Так, фараон XIII династии Неферхотеп в своей абидосской надписи, обращается к “подлинным писцам божественных слов и посвященным во все тайны”, желая посетить пер меджат — “Дом книги”:

“Желает сердце мое узреть извечные книги Атума. Разрешите мне их для большего обозрения, пусть узнаю (я) бога в облике его и эннеаду в облике ее”, на что жрецы ответили:

“Да сбудется то, что ты приказал, царь и владыка! Да проследует величество твое в книгохранилище, и да узрит величество твое божье слово. Проследовал его величество в дом книги. Развернул его величество писания…”19.

Письменный прибор, состоящий из палетки с красками, калама и горшка с водой для разведения красок был прототипом для иероглифа сеш, который в разных сочетаниях обозначал самого писца, глаголы писать и рисовать, понятия книга и рисунок. Чаще всего палетка для письма изготовлялась из прямоугольного куска дерева, длиной 20-40 см и шириной 5-8 см, в котором были вырезаны два круглых углубления для черного и красного пигмента, а также продольный желобок для нескольких тростниковых каламов. Один конец таких тростинок писцы обычно разжевывали, опускали в воду, а затем уже несколько раз коснувшись сухой краски, начинали писать. Для приготовления красок чаще всего использовали растертый уголь и охру, так как красным цветом обычно выписывались даты и начало нового абзаца. До нашего времени дошли и палетки, принадлежавшие членам царских семей. Так, в “сокровенной сокровищнице” гробницы Тутанхамона были обнаружены письменные принадлежности самого фараона — изящная палетка из слоновой кости, украшенная надписями, в которых царь именуется “возлюбленным Тотом и Амоном Ра”; гладило для папируса в виде цветка лотоса, также выполненное из слоновой кости; золотой пенал для каламов в форме изящной пальмовидной колонны; золотая палетка царя; а также палетка из слоновой кости, принадлежавшая сестре фараона — царице Меритатон. В царский письменный прибор входила и чашечка для воды, также вырезанная из целого куска слоновой кости20.

Сам процесс письма был, как и в других культурах Востока, подчинен искусству каллиграфии: писец, сидя со скрещенными ногами на циновке, держал руку высоко над свитком и не торопясь выписывал иероглифические или иератические знаки, подобно художнику; за ухом у писца обычно были заткнуто два-три калама на случай, если рабочая тростинка сломается во время письма. Направление текста было различным: справа налево, слева направо, и сверху вниз; текст в колонках, ориентированный справа налево был наиболее распространенным в эпоху Древнего царства, в то время как со Среднего царства горизонтальное написание теста начинает преобладать. Направление письма слева направо появляется лишь для достижения симметрии, в том случае, если на памятнике две надписи отходили от центральной оси в разные стороны; в иератике и демотике это направление никогда не встречается.

Для письма египтяне использовали самые разные материалы. Острака — небольшие плоские фрагменты известняка, отслаивающиеся от скал на западном берегу Нила в Фивах или фрагменты керамики, использовались для записи небольших писем и посланий, набросков; именно на остраконах чаще всего упражнялись ученики в египетских школах. Иногда в качестве материала для письма использовались и небольшие деревянные доски, покрытые слоем гипса, очень удобные для тренировок в письме и хозяйственных подсчетов. В контексте погребального ритуала некоторые необходимые надписи делались и на ткани — льняных погребальных пеленах. Писцы, сопровождавшие в походах войска, а также иногда и писцы храмовых архивов использовали для письма кожу, свитки которой, к сожалению, в большинстве случаев доходят до нас в сильно разрушенном виде; впрочем, о некоторой популярности этого материала говорит тот факт, что на коже иногда выполнялись даже списки Книги мертвых21. Однако самым распространенным материалом для письма во все эпохи в Египте, конечно же, был папирус. Греческое слово, обозначающие как сам нильский тростник, так и изготавливаемую из него прочную и качественную основу для “божественных слов”, происходит, вероятно, от египетского па пер аа – “царский материал”22. Для изготовления качественного папируса бралась нижняя, более толстая часть стебля тростника. С нее снималась жесткие верхние покровы, использовавшиеся для плетения корзин и ларей, после чего сочная белая сердцевина разрезалась на продольные полоски длиной не более полуметра. Нарезанные тонкие полоски укладывались в один ряд, после чего поперек него укладывался другой ряд полосок. Помещенные под пресс, полоски сердцевины папируса склеивались воедино благодаря своему собственному соку, в результате чего и получался великолепный бледно-желтый писчий материал23. Древнейший фрагмент папирусного свитка был обнаружен в Саккара, в гробнице вельможи Хемака, современника царей I династии, и в настоящее время хранится в собрании Египетского музея в Каире. На протяжении всей истории древнеегипетской цивилизации отдельные куски папируса склеивались в огромные свитки, такие как, например, Большой папирус Харрис, имеющий в длину более 41 м, которые сворачивались и хранились в храмовых архивах в деревянных или глиняных футлярах; в иероглифическом письме знак свернутого свитка, перевязанного лентой, стал определителем многих слов, связанных с письмом и вообще абстрактными понятиями. Лишь в римское время на смену свитку пришел кодекс — скрепленные наподобие современной книги отдельные листки папируса или пергамента; впрочем, память о изначальном виде книги, все же косвенно дошла до нашего времени: греческое слово библос – “книга” происходит от названия финикийского города Библа, крупного торгового центра, через который в Грецию поступали из Египта свитки нового папируса.

К сожалению, папирус очень плохо переносит испытание временем: огонь, влага и просто пыль являются его злейшими врагами; ввиду этого, большинство дошедших до нашего времени документов происходит из тайников в пустынных некрополях и самих гробниц, где свитки, защищенные от всякого внешнего воздействия, пережили века и тысячелетия. Сегодня мы можем только предполагать, какие сокровища хранила в себе знаменитая Александрийская библиотека, сгоревшая во время оккупации столицы эллинистического мира войсками Юлия Цезаря. Конечно, она никоим образом не принадлежала к культуре фараонов и полностью воплощала собой греческую традицию передачи знания; однако, несмотря на это, в ней скрывались неисчислимые древние свитки, которые к великому сожалению превратились в пепел. И все же, “рукописи не горят”.

 

Начало словесности

В отличие от нескольких великолепно сохранившихся текстов большинство произведений, составляющих свод древнеегипетской литературы, дошли до нашего времени в сильно поврежденном состоянии. Некоторые сочинения, по счастливому совпадению обстоятельств, мы имеем в нескольких списках, которые свидетельствуют как о популярности того или иного произведения, так и о роли случая в истории человечества; большинство текстов, о которых мы можем сегодня судить, найдены в единственном списке, или даже в частях, выписанных учениками школ писцов на остраконах, все еще несущих на себе остатки красных чернил, которыми учитель исправлял ошибки. Ввиду всего выше перечисленного понятно, что вряд ли мы можем сегодня предположить, которую часть того свода текстов, которые были популярны у египтян, мы сегодня можем прочесть. Сохранившиеся в идеальных условиях гробниц свитки являются в большинстве случаев заупокойными текстами; впрочем, стоит упомянуть и о нескольких исключениях. Так называемая “библиотека Рамессеума”, найденная в 1898 году, свитки которой поделили Британский и Берлинский музеи, содержала как иероглифические, так и иератические папирусы, свидетельствующие как об изысканном литературном вкусе, так и о образованности обладателя гробницы эпохи XIII династии, расположенной под основанием заупокойного комплекса Рамсеса Великого. По своей значимости к этой находке приближается и библиотека из Дейр эль-Мединэ, принадлежавшая уже известному нам Кенхерхепешефу, папирусы которой рассредоточены между собраниями французского Института восточной археологии (IFAO), библиотеки Честер-Битти, Британским музеем и собранием музея в Дублине. Среди находок в обеих “библиотеках” были найдены гимны, медицинские и магические тексты, сказки и поучения.

Так как записанная информация была доступна практически только элите, мы не можем судить по ней о народной культуре и тех сказаниях которые изустно от поколения к поколению передавались сказителями на базарах и в харчевнях. Авторство произведения не играло особенно большой роли, хотя писец практически всегда ставил свое имя в конце свитка с переписанным текстом. Именно этот обычай порой ставит перед исследователями определенные трудности при датировке. Папирусные документы, сохранившиеся от Древнего царства — это, в основном, деловые документы, списки продуктов и частные письма; надписи, высеченные на камне варьируются от простого указания имени царя или вельможи, сделанного во времена владычества I династии и вплоть до обширных биографических надписей вельмож эпохи VI династии Уны, сохранившейся на пирамидионе его жертвенной капеллы в Абидосе, и Хуфхора, дошедшей до нашего времени на стене его скальной гробницы на западном берегу Нила в Асуане. Подобные тексты известны нам и от Первого переходного периода, однако первые известные нам собственно литературные произведения появляются только со времени Среднего царства. Конечно же, их появлению предшествовал долгий этап развития устного народного творчества, результаты которого были переосмыслены просвещенными писцами Мемфиса, Фив и областных центров и воплощены в новой форме на папирусных свитках. О том пласте сказаний, который остался за рамками этих избранных, популярных при дворе текстов, свидетельствуют басни, тексты которых были записаны только в греко-римское время; однако многочисленные иллюстрации к ним, сохранившиеся на остраконах и “сатирических” папирусах эпохи фараонов, свидетельствуют о безусловной древности жанра. К концу Нового царства в египетской литературе появляется большое количество неизвестных ранее жанров, сами произведения становятся более сложными и длинными. Изменяется и язык текстов: классический язык эпохи Среднего царства в эпоху Рамессидов вытесняется разговорным новоегипетским, а затем и позднеегипетским; среднеегипетский язык сохраняется лишь в избранном числе религиозных текстов. С Третьего переходного периода и на протяжении всего Позднего периода литература, кардинально изменившись, в основном обращается к героическому прошлому страны, все больше и больше впитывая в себя иноязычное и инокультурное влияние.

Анализ египетских литературных форм все еще представляет определенные сложности. Считается, что большинство текстов были построены с соблюдением определенной ритмики, с двумя или тремя ударными слогами в строке. Очень редко в Среднем царстве и гораздо чаще в Новом, для того, чтобы текст было проще копировать, писцы ставили в тексте красные точки, разделяющие строфы; в отличие от европейской системы стихосложения, в египетской поэзии строфы не выписывались отдельными строками. Несмотря на различия в форме, стиле и содержании с тем, к чему привык современный человек, произведения, записанные на папирусных свитках много веков тому назад, представляют собой истинную сокровищницу истории, нравов, политики и мировоззрения Египта фараонов, из которой многие произведения, сюжеты и образы перекочевали через Библию и труды греческих авторов в европейскую прозу и поэзию.

Среди литературных текстов, тесно связанных с храмовым культом, особое значение играли гимны богам, встречающиеся как на свитках папируса, так и на стенах храмов и частных гробниц, прославляющие то или иное божество под различными именами, в самых невероятных обликах, с использованием множества эпитетов и сравнений:

“Восхваление Хнума-Ра,
Бога круга гончарного,
Населившего землю работой рук своих;
Пребывающего в таинстве,
Возводящего незыблемое,
Питающего птенцов дыханием уст своих;
Орошающего землю эту водами предвечными,
Окружив ее морем и океаном великим.
Создал он богов и людей,
Сотворил стада и диких зверей;
Воплотил птиц и породил рыб…
Сотворены все люди на его круге гончарном,
Различны языки их в стране каждой,
Отличные от языка земли египетской.
Создал он вещи прекрасные в землях их,
Чтоб смогли они доставить дары свои
Господину круга гончарного, который и им отец,
Татенену, сотворившему все, что есть на их земле…
Когда Нун и Татенен воссуществовали впервые,
Явились они подобно лотосу на спине его,
Его, наследника почтенного столба джед24 у начала начал…”25

Все египетские гимны можно условно разделить на литургические, такие, как вышеприведенный гимн Хнуму птолемеевского времени из его храма в Эсне, и светские, лучшими из которых бесспорно являются многочисленные гимны Нильскому половодью. Именно благодаря литургическим гимнам, которые очень ценны как с литературной, так и с религиоведческой точки зрения, мы довольно хорошо осведомлены о многих особо сокровенных моментах египетского культа, что особенно важно по причине отсутствия в Египте единой мифологической и религиозной соподчинительной системы божеств и понятий. Безусловно, своего апогея жанр гимна божеству достигает в эпоху Амарны. Великий гимн Атону, высеченный на стенах гробниц соратников фараона-реформатора, поражает изысканностью языка и поэтичностью, многими строками предвосхитив и превзойдя христианские псалмы:

“…Озаряется земля, когда ты восходишь на небосклоне; ты сияешь, как солнечный диск, ты разгоняешь мрак, щедро посылая лучи свои, и Обе Земли просыпаются, ликуя, и поднимаются на ноги. Ты разбудил их — и они омывают тела свои, и берут одежду свою. Руки их протянуты к тебе, они прославляют тебя, когда ты сияешь надо всею землей, и трудятся они, выполняя свои работы. Скот радуется на лугах своих, деревья и травы зеленеют, птицы вылетают из гнезд своих, и крылья их славят твою душу. Все животные прыгают на ногах своих, все крылатое летает на крыльях своих — все оживают, когда озаришь ты их сияньем своим. Суда плывут на север и на юг, все пути открыты, когда ты сияешь. Рыбы в реке резвятся пред ликом твоим, лучи твои (проникают) в глубь моря, ты созидаешь жемчужину в раковине, ты сотворяешь семя в мужчине, ты даешь жизнь сыну во чреве матери его, ты успокаиваешь дитя — и оно не плачет, — ты питаешь его во чреве, ты даруешь дыхание тому, что ты сотворил, в миг, когда выходит дитя из чрева (…) день своего рождения, ты отверзаешь уста его, ты создаешь все, что потребно ему. Когда птенец в яйце и послышался голос его, ты посылаешь ему дыхание сквозь скорлупу и даешь ему жизнь. Ты назначаешь ему срок разбить яйцо, и вот выходит он из яйца, чтобы подать голос в назначенный тобою срок. И он идет на лапках своих, когда покинет свое яйцо. О, сколь многочисленно творимое тобою и скрытое от мира людей, бог единственный, нет другого, кроме тебя! Ты был один — и сотворил землю по желанию сердца твоего, землю с людьми, скотом и всеми животными, которые ступают ногами своими внизу и летают на крыльях своих вверху. Чужеземные страны, Сирия, Куш, Египет — каждому человеку отведено тобою место его. Ты создаешь все, что потребно им. У каждого своя пища, и каждому отмерено время жизни его. Языки людей различаются меж собою, несхожи и образы их, и цвет кожи их, ибо отличил ты одну страну от другой. Ты создал Нил в преисподней и вывел его на землю по желанию своему, чтобы продлить жизнь людей, — подобно тому, как даровал ты им жизнь, сотворив их для себя, о, всеобщий Владыка, утомленный трудами своими, Владыка всех земель, восходящий ради них, диск солнца дневного, великий, почитаемый..!”26

Несмотря на то, что большинство гимнов было создано для государственного культа и содержало в себе огромное количество символики и скрытого смысла, некоторые из них, в адаптированной форме сохранились в гробницах и на стелах частных лиц. Для этих удивительных памятников личного благочестия и веры отправной точкой была ежедневная утренняя или вечерняя молитва, или же какое-то особое событие, во многом изменившее жизнь верующего. Однажды обитатель Дейр эль-Мединэ Нахтмин, сын художника Небра, тяжело заболел. Отец и братья воззвали в горе к Амону, и тот “ответил просящему”. Нахтмин выздоровел, и счастливый отец увековечил на стеле, одной из многих, найденных в Дейр эль-Мединэ, гимн благому божеству:

“Слава тебе, Амон,
Прославлю я в гимнах Имя Его,
Воздам хвалы Ему до высоты небес, во всю ширь земли,
Воспою мощь Его пред всеми на юг и на север плывущими.
Побойтесь Его!
Скажите о Нем сыну и дочери, великому и малому.
Расскажите о Нем поколениям и поколениям, еще не рожденным.
Поведайте о Нем рыбам в потоке и птицам небесным.
Говорите о Нем знающему Его и не знающему Его.
Побойтесь Его!
Амон, Ты Владыка безмолвного,
Приходящий по зову бедняка.
Призвал я Тебя, когда был в горе
Но Ты пришел, Tы избавил меня…”27

В другом случае рисовальщик Неферабу был наказан божеством за лжесвидетельство; текст его маленькой стелы, хранящейся в собрании Британского музея полон невероятного отчаяния, с которым ослепший художник, осознав вину, молит бога о прощении и прославляет его как владыку Истины:

“Я – человек, который ложно поклялся Птахом, владыкой Маат,
И сделал Он так, что увидел я днем тьму.
Расскажу я о мощи Его знающему Его и не знающему Его,
Малому и великому:
Побойтесь Птаха, Владыку Маат!
Вот Он, никому не простит совершенного!
Остерегайтесь произносить ложь во имя Его,
Вот, тот, кто во лжи произнес Его – вот, он повержен!
Сделал Он меня подобием пса уличного,
Пребываю я в руке Его;
По воле Его боги и люди видят меня —
Негодяя перед своим господином.
По праву поступил со мной Птах, владыка Маат,
Когда проучил меня уроком таким!
Будь милосердным ко мне, в милости взгляни на меня!”28

Другие, более близкие к современному понятию литературы жанры — поучения, диалоги, сказания и исторические предания представлены среди дошедших до нас египетских произведений не менее широко. В этих памятниках словесности, где юмор, серьезные рассуждения и трагический пафос перемежаются с невероятной интенсивностью, практически всегда присутствует счастливый конец и определенная метафоричность, позволяющая рассматривать текст под самыми различными углами зрения.

Традиционная египетская традиция передачи знания и мудрости нашла свое выражение в дидактических текстах, полных размышлений о смысле и сущности земного существования, которые мы называем поучениями. Большинство этих произведений приписывалось великим мудрецам прошлого, таким как везир Птаххотеп, современник царей V династии, текст с рассуждениями и советами которого впервые засвидетельствован лишь в литературе Среднего царства. Пожалуй, Поучение Птаххотепа стало одним из самых популярных текстов своего жанра, как благодаря меткости слова и обилию вневременных истин, так и из-за своих стилистических достоинств. Многие из приписываемых ему высказываний по праву считаются непревзойденными жемчужинами древней мудрости:

“Ученостью зря не кичись!
Не считай, что один ты всеведущ!
Не только у мудрых —
У неискушенных совета ищи…
Как изумруд скрыто под спудом разумное слово.
Находишь его между тем у рабыни, что мелет зерно.29

Несмотря на то, что большинство советов таких текстов напрямую относятся к практическим сторонам земного существования, некоторые их изречения воплощают собой египетское понимание идеальной жизни. В небольшом Наставлении Аменемхета I, сохранившемся лишь в списках, датированных Новым царством, фараон, явившись своему сыну Сенусерту I во сне, повествует о том, как за благие деяния и справедливое царствование придворные отплатили ему черной неблагодарностью, устроив заговор и преуспев в нем до того, как он успел “утвердить на престоле” своего наследника. Ввиду того, что на самом деле Сенусерт I был соправителем отца более десяти лет, можно предположить, что Аменемхету I все же удалось избежать покушения; однако реальный исторический подтекст в произведении отходит на второй план, уступая место куда более глобальной проблеме божественности власти смертного царя, а вернее извечному несоответствию идеального и реального, небесного и земного.

Эти же вечные вопросы поднимаются и в уже известном нам Поучении гераклеопольского царя сыну своему Мерикара, — шедевре египетской дидактической литературы, главные герои которого жили в столь сложный для Египта Первый переходный период, когда страна была раздроблена на северное и южное царство и кризис царской идеологии был столь велик, что на папирусе появились слова, никогда не прозвучавшие бы в другом историческом контексте:

“Будь искусным в речах, и сила твоя будет [велика]. Меч — это язык, слово сильнее, чем оружие. Не обходят мудрого… Мудрость, это [прибежище] для вельмож. Не нападают на мудреца, зная его мудрость. Не случается ложь в его время, так как “приходит к нему истина очищенная”, как сказано в речениях предков… Твори истину, и ты будешь жить долго на земле. Сделай, чтоб умолк плачущий, не притесняй вдову, не прогоняй человека из-за имущества его отца. Не вреди вельможам из-за их мест. Остерегайся наказывать несправедливо. Не убивай, нехорошо это для тебя. Наказывай ударами и заключением, и будет земля устроена благодаря этому. Будет наказан преступник, замыслы которого будут раскрыты. Бог знает мятежника и карает его грехи кровью… Не порть памятников другого. Пусть выламывают камни в Туре. Не строй гробницу, разрушая сделанное, чтобы соорудить свою. Смотри — вот царь владыка радости, будь кротким, и ты будешь спокоен в своем могуществе. Следуй в делах за моим сердцем, и не будет врага в округах твоих границ… Не порть памятники, чтобы восстановил сделанное другой, который придет после. Нет никого не имеющего врага. Мудрый — это владыка Обеих земель. Не невежда царь, он мудр уже при рождении, возвышен он на земле над миллионами”30.

В папирусе из собрания Кенхерхепешефа автором Поучения Аменемхета I назван некий Хети, живший во время правления Сенусерта I и, вероятно, также сочинивший другое Наставление, повествующее о превосходстве должности писца и известное как Сатира на ремесла. Все сохранившиеся списки поучений Хети датируются, как и текст Поучения Мерикара, Новым царством. Одним из самых известных позднеегипетских текстов, относящихся к дидактическим произведениям, в виду созвучия со многими библейскими истинами, стали Поучения Аменемопе, сына Канахта, папирус, хранящийся в собрании Британского музея. Совпадение текста этого произведения с “Притчами Соломоновыми” столь велико, что обоснованно возникает вопрос о тексте-первоисточнике, которым, по мнению большинства исследователей, был египетский текст31 Авторами других известных поучений были писцы Ани и Амоннахт; среди демотических текстов с наставлениями хорошо известны Поучения Анхшешонка и дидактические произведения папируса Инсингер. Несмотря на сравнительно позднюю дату создания текста, эти поучения впитали в себя все лучшее, созданное в этом жанре былыми эпохами и руками писцов “искусных, умелых пальцами своими”. Поучения Анхшешонка начинаются с интересного вступления, в котором рассказывается как автор, жрец Ра в Гелиополе, приехал в Мемфис к своему приятелю Хорсиесу, занимавшему пост главного врача фараона. Неожиданно Анхшешонк узнает, что его друг состоит в заговоре против царя и тщетно пытается убедить его выйти из числа заговорщиков; разговор двух вельмож подслушивает слуга, донесший обо всем царю. Казнив заговорщиков, фараон бросает Анхшешонка в тюрьму за то, что он не сообщил о заговоре. Томясь в темнице, жрец пишет наставления для своего младшего сына, не надеясь вновь увидеть свой дом. Все произведение, состоящее из коротких высказываний, отличается изумительным сочетанием прагматизма, юмора и глубокой мудрости, а отдельные высказывания можно просто считать пословицами:

“Совершенство следует за наставлениями.
Небитый слуга полон проклятий в сердце своем.
Не говори того, что у тебя в сердце.
Не говори “я знаю”, стань мудрецом.
Не совершай поступка, не проверив сначала.
Нет никого, кто бы не умер.
Не говори “это лето”, ведь есть и зима.
Не добывший дров летом не будет согрет зимой.
Богатство овладевает хозяином.
Не гибнет крокодил от забот, но от голода гибнет.
Если вытолкнут ты из дома учителя, стань привратником.
Убив змею, не оставляй хвоста ее.
Не делай злого человеку, ибо другой тебе сделает то же.
Мудр тот, кто спрашивает — дом его стоит навечно.
Не берись за то, чего исполнить не можешь.
Друг глупца — глупец, мудреца — мудрец.
Каждый добывает добро, мудр тот, кто умеет хранить добытое.
Крадет вор ночью, найдут его днем.
Лишь тот поступок благой, в котором нуждались.
Не бойся делать того, в чем прав.
Не беги слишком быстро, а не то упадешь.
Достойное поражение лучше половины успеха.
Нет сыновей царских ночью.
Мудрец тот, кто знает, что происходит перед ним.
Полезно лекарство лишь в руках врача, сделавшего его.
Строители строят дома, музыканты — их воспевают.
Испив воды, не плюй в колодец.
Все в руке судьбы и бога”32.

Жанр дискурса или беседы был также очень популярен в египетской традиции передачи мудрости и составлял особое направление в дидактической литературе. Хорошо известны Размышления Сасебека, дошедшие до нашего времени на папирусе, датированном XIII династией, в которых автор-писец, попавший в тюрьму, как и Анхшешонк, рассуждает о смысле бытия. К жанру дискурса относится знаменитое Пророчество Неферти и Размышления Хахеперрасенеба, созданные во время правления XII—XIII династий и сохранившиеся в списках Нового царства. К этому типу произведений можно отнести и Речения Ипуура, хранящиеся в Лейденском музее и Спор разочарованного со своей ба, папирус с текстом которого в настоящее врем находится в собрании Берлинского музея. Все эти тексты были творениями выдающихся писцов, современников величия и падения могущественных фараонов Среднего царства, традиционно считающегося золотым веком египетской словесности. В более поздние эпохи жанр дискурса отнюдь не угас, но уже никогда не достигал былых вершин. Отдельно остановлюсь лишь на Пророчестве горшечника — в этом интереснейшем, но очень позднем произведении неизвестный горшечник, возможно, воплощающий собой бога Хнума, владыку Элефантины, предсказывает некоему царю Аменхотепу разрушение Александрии и пришествие нового царя, посланника солнечного божества. Этот текст, по иронии судьбы сохранившийся в греческом переводе, отражает истинные настроения коренных египтян в эпоху владычества Птолемеев, и во многом созвучен Овну Бакенренефа, в котором повествуется, как на шестом году правления царя XXIV династии Уахкара Бакенренефа овен заговорил человеческим голосом и возвестил об упадке Египта и его окончательном закате; в отличие от антигреческого Пророчества горшечника, в этом демотическом тексте ясно чувствуются антиперсидские настроения египтян, чувствовавших близкий конец своей государственности и культуры. Все эти дискурсы были созданы в Позднее время в условиях жесткой борьбы египтян с инокультурным влиянием, однако в их основе лежали классические тексты II тысячелетия до н. э., авторы которых говорили об ужасах нашествия гиксосов.

Особый раздел древнеегипетской литературы составляют популярные и у современного читателя сказки и повести. Один из самых известных и, одновременно, ранних примеров — Странствия Синухета, очень популярный среди египтян “приключенческий роман”, в основе которого, безусловно, лежала традиция гробничных биографических надписей вельмож конца Древнего царства. Этот воистину шедевр египетского литературного творчества повествует о бегстве в Сирию-Палестину египетского вельможи, опасавшегося репрессий в результате смерти фараона Аменемхета I. Спустя годы, проведенные среди кочевников, он становится вождем одного из азиатских племен и даже побеждает в поединке соперника, однако прекрасно осознает невозможность дальнейшего пребывания вне египетской культуры:

“Хорош мой дом, просторно мое жилище, помнят обо мне во дворце. О, бог, предначертавший бегство это! Смилуйся, верни меня в резиденцию! Дай мне увидеть место, где пребывает мое сердце! Что важнее, чем погребение своего тела в земле, где родился! Приди на помощь! Счастливое событие совершилось — я умиротворил бога!33 Да поступит он подобным образом, чтобы облагодетельствовать кончину того, кого он (раньше) притеснял, (ибо) сердце его болит за изгнанного им жить на чужбине. Если теперь он умиротворен, да внемлет он мольбе пребывающего вдали, да протянет руку тому, кто скитался из-за него, (чтобы вернуть его в место, откуда он его увел…”34

В результате о страданиях Синухета стало известно в Египте, и он с радостью принимает приглашение царя Сенусерта I, законного наследника престола, вернуться на родину. В Египте он находит радушный прием фараона и вновь возвращается к тому счастливому и безбедному существованию, которое вел до злосчастного побега:

“Поместили меня в доме царевича. Великолепно в нем: ванная комната, зеркала; сокровища из Дома белого были там: одежды из царского льна, мирра и первосортное масло для царя и вельмож, которых он любит, — в каждом помещении. Каждый слуга был при деле своем.

Годы были сброшены с моих плеч, побрили меня, постригли мои волосы. Бремя было отдано пустыне, одежды — кочующим по пескам. Я был облачен в тонкое льняное полотно, умащен первосортным маслом, спал на кровати. Отдал я пески живущим в них, деревянное масло — тому, кто умащается им. Мне пожаловали дом с садом, принадлежавший одному придворному сановнику. Много мастеров строили его, и все деревья были посажены заново. Мне приносили кушанья из дворца три, четыре раза в день, сверх даваемого царскими детьми, (причем) ни на миг не было промедления. Была воздвигнута для меня пирамида из камня среди пирамид. Начальник камнесечцев разметил участок ее, начальник рисовальщиков расписал, резчики высекали. Начальники работ в некрополе занимались ею (гробницей). Все принадлежности, помещаемые в погребальную камеру, были изготовлены. Назначили мне заупокойных жрецов, установили мне заупокойное владение (?) — поля перед моим пристанищем, подобно тому, как делается для первого придворного сановника…”35

Странствия Синухета не просто интересны и увлекательны и написаны блестящим литературным языком; в этом произведении перед нами предстает интереснейшая картина мира, каким его видели современники XII династии, картина, в которой порядок все же торжествует над хаосом, истина над несправедливостью, а стремление к родине вознаграждается сторицей. В некоторых других текстах этого же времени, например, в Красноречивом крестьянине, повествующем о том, как бедняк, житель Вади Натрун, был ограблен вельможей, счастливых ноток гораздо меньше и счастливый конец, когда справедливый царь возвращает крестьянину имущество, куда более натянут.

Человек, силой собственной воли или по повелению богов преодолевающий невероятные препятствия на своем жизненном пути — это одна из ключевых фигур египетских сказаний. Для бедняка крестьянина этим препятствием стала реальность земная — жадный до чужого добра землевладелец; в тексте Сказки о потерпевшем кораблекрушение волшебные испытания главного героя, опытного моряка флота, начались во время бури, когда он, предтеча Синбада-морехода, был выброшен морскими волнами на волшебный призрачный остров. Новообретенная земля своим плодородием и красотой напоминает египетские представления о Полях Иалу; название острова — Ка, что почти напрямую свидетельствует о том, что моряк попал в иной, параллельный мир. Владыкой необыкновенного острова был огромный божественный змей:

“Тогда услышал я раскаты грома. Подумал я — это волны моря. Ломались деревья, земля дрожала. Открыл я лицо мое (и) увидел я — змей это.

И вот он шел — в нем 30 локтей в длину, борода его, больше она, чем два локтя, тело его покрыто золотом, брови его из лазурита настоящего. Извивался он, (двигаясь) вперед.

Открыл он рот свой ко мне, я же на животе моем перед ним. Сказал он мне: “Кто принес тебя, малый, кто принес тебя? Если промедлишь ты с ответом мне, кто принес тебя на остров этот, сделаю я так, что будешь ты пеплом, исчезнешь ты”36.

Змей несет живого и невредимого корабельщика к своему логову во рту, что символическим образом подразумевает трансформацию сущности человека в ином мире или в процессе инициации37. В награду за смелость и силу духа змей награждает потерпевшего кораблекрушение богатыми дарами, и, спустя четыре месяца, отпускает его на родину на попутном корабле, неведомым образом приплывшем к этой необычайной земле, расположенной где-то у границ благовонного Пунта:

“Корабль тот пришел, как и предсказал он перед (этим). Отправился я, влез на высокое дерево и узнал тех, которые на нем. Тогда отправился я сообщить об этом, (но) понял я, что он уже знает это. Тогда с

Прочитано: 17854 раз.


Похожие на "Божественные слова: иероглиф, символ и мудрость писца." статьи:

Copyright © 2001- Мир магии и волшебства
По вопросам сотрудничества и другим вопросам по работе сайта пишите на cleogroup[собака]yandex.ru